— Потому что это я! — выдыхает Ын Чжи. — Потому что — какой смысл защищать ту, кого терпеть не можешь? Какой смысл подвергать себя опасности ради той, кого считаешь дурой и выпендрежницей? Ты что — рыцарь какой-то? — она фыркает. — Не бывает рыцарей, не бывает принцесс, в Корё — возможно, сейчас — нет, — и ей немного жаль, что все именно так, потому что Ын Чжи не из числа феминисток. Она не против равноправия мужчин и женщин, однако признает, что женщины — слабее, и их нужно уважать. Ее так воспитали. Единственная дочь в своей семье, выросшая в окружении парней, избалованная отцом и братом — могла ли она считать иначе? Женщины — цветы, драгоценные жемчужины, нежные и хрупкие создания, а мужчины — их защитники, и так должно быть, так правильно. Но Ын Чжи не верит, что человек, которому она откровенно неприятна, может действительно полезть ради нее в драку, и ее представление о мире не принимает ответ Ба Рына. Не укладывается в голове. В случае абьюза ее могли бы защитить братья или проходящие мимо люди — первых это касается напрямую, вторые — не знают, кто такая Пак Ын Чжи. Но Ба Рына она не касается, и он знает, какая она.
И все равно он стал бы ее защищать? Ын Чжи кажется это глупым... и почему-то милым.
— То есть, потому, что я девушка? Несмотря на твое отношение ко мне? — такой ответ она, пожалуй, готова принять. — Не переживай, меня есть, кому защитить.
Ба Рын извиняется — в который раз он извиняется перед ней, и Ын Чжи снова это удивляет, но и радует — тоже. Значит, он понимает, что она не играла роль сумасшедшей, а действительно страдала. Но Ба Рын не был бы Ба Рыном, если бы не начал читать ей нотации. Снова. Элита, отбросы... Люди, которые живут посередине...
— Ты ничего не понимаешь, — чеканит Ын Чжи. — Те, кто так живет — да пусть живут на здоровье, пусть борются с болезнями, пусть женятся и работают, они имеют право! Я — не имею! Ты говоришь про элиту, так вот — я — элита, и если бы я сошла с ума, знаешь, каким бы это стало пятном на репутации моей семьи? Это разбило бы сердце моему отцу, — уже тише и печальнее говорит она, теряя всю злость. — Он так мной гордится. Он так счастлив, что небеса подарили ему дочь. У его братьев родились только сыновья, а у него — и сын, и дочь. Отец говорит, что я — его цветок. Как бы он отреагировал, узнав, что этот цветок вянет в психиатрической клинике? — Ын Чжи снова чуть не плачет, но усилием воли берет себя в руки. Сердце отца не будет разбито. Она здорова. Он и не узнает, что у дочери были проблемы и опасения по поводу ее психического здоровья.
Ын Чжи замирает, слушая, что говорит Ба Рын дальше, и пораженно хлопает глазами. Он не врет? Да нет, с чего бы ему врать?
— Ты... за меня... волновался? Ты... за меня?
Потрясающе неожиданно. И неожиданно то, что Ба Рын ее утешает, пытается поддержать, как будто даже проявляет заботу о ней... Когда человек тебе неприятен — то ты так не поступаешь. Когда человек тебе неприятен, то ты либо вредишь ему, либо остаешься в стороне, что бы с ним ни происходило. Но Ба Рын не пошел домой, проводив ее, был готов драться с ее воображаемым парнем, волновался за нее, извинился перед ней, и, хотя говорит он с Ын Чжи резко, все равно — важна не интонация, а суть слов. Если бы Ын Чжи была не Ын Чжи, а Ба Рын — не Ба Рыном, то она бы решила, что они — друзья. Как минимум, потому что поцелуй в медпункте все равно случился.
Но Ын Чжи — это Ын Чжи, а Ба Рын — это Ба Рын. Они разные, им не понять переживаний друг друга и убеждений друг друга. Они выросли в разных мирах, они — разного круга. Ба Рын верит в равенство всех людей, Ын Чжи — знает, что она на ступень выше, и, хотя ей достается больше, но и требуется от нее в то же время гораздо больше, чем от людей из "отбросов общества" и среднего класса. Ын Чжи — на виду, Ын Чжи — под прицелом. Конкуренты ее отца могут не погнушаться навредить ему через его дочь.
Она — не только цветок депутата Пак Юн Чже, она — его слабость.
— Я не только учусь, — вдруг говорит Ын Чжи. — Ты говорил, что я выпендриваюсь, да? Смотри, как я могу выпендриваться!
Ын Чжи отходит от скамейки на пару шагов и принимает позу Джульетты, полагающуюся для финальной сцены. Премьера состоится через неделю, и режиссер-постановщик говорил, что у Ын Чжи — невероятный талант, и что пьеса будет собирать аншлаги уже потому, что в ней играет она, и что лучшей Джульетты Капулетти он бы не нашел никогда. У Ын Чжи уходило много времени на репетиции, но ей было легко играть. Легко воображать себя другим человеком, не той, кем она является, а кем угодно другим.
Пак Ын Чжи закрывает глаза — открывает их уже Джульетта Капулетти.
— Ступай один, отец. Я не пойду! — она взмахивает рукой, отсылая прочь брата Лоренцо, и смотрит себе под ноги, туда, где по сценарию лежит мертвый Ромео, а с ним Парис, но смотрит Джульетта лишь на одного Ромео — пораженно и испуганно, неверяще, но взгляд ее медленно меняется, страх превращается в уверенность и решительность, до того распахнутые губы сжимаются в тонкую нить, и черные глаза сверкают сталью кинжала. Джульетта делает выбор. Никакой монашеской обители! Ей не нужно больше торопиться, не нужно догонять брата Лоренцо, выход у нее теперь только один, если ее любимый мертв — ей тоже незачем жить.
— Что он в руке сжимает? Это склянка. Он, значит, отравился? Ах, злодей, все выпил сам, а мне и не оставил! Но, верно, яд есть на его губах. Тогда его я в губы поцелую и в этом подкрепленье смерть найду! — Ын Чжи не декламирует это, как заученное стихотворение. Она говорит певуче, но голос ее звучит живым — ее голос дрожит от волнения, в нем слышится та же сталь и в то же время — бесконечное отчаяние потерявшей любовь женщины.
Но дальше по сценарию Джульетта должна поцеловать Ромео, и, как назло, актера на этой роли нет... А Ын Чжи уже вошла в азарт, в тот самый азарт актера, когда он видит себя персонажем, чувствует себя персонажем, и находится в роли так глубоко, что не помнит ничего вокруг.
За неимением Ромео Ын Чжи бросается к Ба Рыну и целует его в губы с отчаянием Джульетты, пьющей яд — страстно и горячо, совсем не так, как в прошлый раз в медпункте. Отпустив его, Джульетта шепчет:
— Какие теплые!.. — и оглядывается, так как сейчас входят сторожа, и действительно нужно торопиться, — Чьи-то голоса! Пора кончать... — а она все еще жива, это неправильно, яд с губ Ромео почему-то не убил ее... — Но вот кинжал, по счастью! — она с безумным ликованием хватает невидимый кинжал из воздуха, крепко сжимая его в ладони. — Вот твои ножны! — резким движением Джульетта вонзает кинжал себе в грудь, покачивается, не в силах стоять, потому что из раны вытекает кровь, и вот-вот она соединится с Ромео вновь, уже навеки, и никто их не разлучит... Ее глаза светятся счастьем, с губ слетает тихий шепот:
— Будь здесь, а я умру... — кому она это говорит? Ромео? Или же просто находится в предсмертном бреду?
Джульетта Капулетти плавно опускается на колени, умирая.
Пак Ын Чжи открывает глаза и смотрит на Ба Рына снизу вверх, понимая, что она только что сделала. Она сыграла отрывок из Шекспира перед вредным одноклассником, она хотела показать ему, что она не просто учится в школе — зачем ей было это нужно? Но Ын Чжи не стыдно. Актерам не должно быть стыдно, когда они на сцене, а это место — маленькая площадка перед городской скамейкой — стало ее сценой. Вот только... поцелуй, наверное, был лишним. Но Ын Чжи утешает себя тем, что это Джульетта целовала Ромео, а не она — Ба Рына.
Ын Чжи поднимается с земли и кланяется, как положено в конце пьесы.
— Вот над чем я работаю, — гордо произносит она. — Понимаешь теперь, почему мне нельзя попадать в больницу? Премьера через неделю.
